Райгард
Уж и корона
Александр Ковальский
Иллюстратор Анна Калинкина
© Александр Ковальский, 2017
© Анна Калинкина, иллюстрации, 2017
ISBN 978-5-4485-8417-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Пролог
Солнце садилось за край болота, и облака на закате были розовы. Мокрый свет сочился сквозь туман – густой и струящийся пластами. У самой земли туман был окрашен голубым, но, поднимаясь к небу, становился молочно-белым. А восток уже был залит синью, и почти у самого небокрая, острая и влажная, повисла звезда.
Болото длилось на множество стай, сколько хватало глазу. Неожиданно открывались среди осокоря черные, подернутые ряской оконца трясины, низкорослые кривые березы тянули к небу голые ветки.
Кончался апрель, и в лесу лопались почки, бесшумно выпуская из коричнево-красных чешуек новорожденные клейкие листья. И деревья стояли будто окутанные зеленым дымом. В сумерках рассыпанные в траве цветки мать-и-мачехи казались похожими на бесчисленные свечные огни. Словно все перепуталось, август заступил место апреля, и не лиловые в полутьме фиалки, а вереск цвел под соснами на горячих от солнца взгорках.
Человек сидел на земле, положив руки на согнутые колени. Он был один посреди болота и никуда не торопился. Точно собирался просидеть вот так до утра. И его не беспокоило, что земля еще слишком холодна, чтобы обходиться ночью без костра, и что плащ из плотного синего сукна не защитит ни от вечернего холода, ни от утреннего тумана.
Он сидел на земле, обратив лицо к востоку, и не отрываясь, смотрел на звезду – как медленно она поднимается над небокраем. И когда ее свет сделался нестерпимо ярок, человек отвел глаза и протянул к земле руки.
Он сидел и ждал; руки, протянутые над тонкими ниточками мха, вздрагивали от напряжения. И вот стебли травы раздвинулись, и оттуда, приподняв узкие головы с золотыми пятнами над бровями, показались ужи. Их было бесчисленное множество – старых, толщиной в руку, ленивых и похожих на медленные лесные потоки, и молодых и нетерпеливых.
Они текли, как ручьи по весне, и казалось, что вся земля превратилась в колышущееся черно-золотое море. Трава пригибалась под быстрыми телами и тут же распрямлялась вновь. И свет звезды дробился на чешуйчатых узких спинах.
Человек шевельнулся, и сейчас же старый уж обвился вокруг его запястья и всполз по руке, положив голову на плечо, а в ладонях зашевелился клубок ужат. Тогда человек встал, и живое море хлынуло к его ногам. Засмеявшись, он потянулся вверх и, встряхнув руками, опал на траву; зеленый свет вспыхнул на чешуйчатом длинном теле. Золотой венец обнимал змеиную голову.
…Далеко-далеко, на самом краю земли, там, где море Дзинтарис лижет серыми волнами плотный белый песок, где разлапистые сосны растут на обрывах, вцепившись корнями в осыпающийся берег, где осенью поля лиловы от вереска, а весной белы от ветрениц, стоит янтарный замок, и девочка с зелеными глазами сидит на пороге – ждет свою судьбу. Пересыпает в руках янтари.
Эгле королева ужей.
Волны бьются о валуны стен, кроша их в медовую пыль, чтобы потом, когда отойдут мартовские шторма, можно было отыскать в полосе прибоя солнечные осколки, и сидеть в песке, перебирая их в пальцах, и думать, как плакала Эгле, когда Романа – того, которого против воли людей и неба она выбрала себе в мужья – когда его не стало.
Говорят, его долго не могли поймать. Не знали, не умели догадаться, что князь Ургале по ночам оборачивается ужом, потому что стены янтарного замка крепки, и не спит стража. А потом дознались. Схватили, привезли в цепях, израненного и черного от крови, так, что черт лица было не разглядеть, и Эгле плакала и ломала руки, когда его, привязанного к кресту, опускали в яму с вапной.
Сколько слез нужно выплакать женщине, чтобы отмолить мужа у смерти? Какова должна быть любовь, чтобы проторить человеку обратную дорогу из-за Черты, отделяющей мир мертвых от мира живых? Никто доподлинно не может знать этого. Но Роман вернулся в силе и славе, и вновь собрал вокруг себя ужиное воинство, и дал ему имя Райгард – по названию замка на озере Свир: там Гивойтос, как называли теперь восставшего из мертвых князя Ургале – поставил первый орденский замок.
И они были сильны, эти люди, и дети их детей и внуков – воинство Пяркунаса, – даже после того, как Романа не стало. Он ушел, оставив после себя двоих сыновей. Близнецов. Одного из них сразу после рождения отдав туда, в мир не-живых. Чтобы и там, за Чертой, воцарился мир, чтобы мертвые оставили живых в покое. И закон наследия Райгарда был нерушим почти три столетия, до тех пор, пока Крест Господень в огне и крови не взошел над этой несчастной землей. И тогда славное нобильство оставило Гивойтоса, и обрекло преданных им на вапну и смерть.
Но до сих пор на краю земли стоит янтарный замок, и волны бьются о стены, и сидит на пороге, перебирая янтари, зеленоглазая девочка.
И ждет, ждет.
И несется в ноябрьских бурях среди облаков и снега Дикий Гон, и четыре всадника правят коней на огни человечьего жилья – Наглис, Васарис, Саулюс и Грудис. Не спрятаться от них и не спастись, и даже самые крепкие стены не будут защитой, и ни грехи твои им не надобны, ни добрые дела. Настигнут четверо на вороных и серых конях – как ночь и как рассвет – и пятый всадник, Ужиный Король, Гивойтос – придет за ними и возьмет твою душу.
Путешествие королевны
Глава 1
Ликсна, Мядзининкай.
Май 1947
– Люся! Лю-уся!.. Ты хде, Люся?!
Бабка орала, стоя на балконе, перевесившись через перила, над ее головой ветром вздувало свежевыстиранные простыни. Из заросшего буйными сорняками палисадника бабку было прекрасно видно. Зато саму Варвару видеть никто не мог.
– Вылазь, паршивка! Поймаю – шкуру сдеру!
Варвара злорадно хмыкнула. Не такая она дура, чтоб высовываться. Бабка уж всяко найдет, чем ее занять.
Ветки сирени волнами ходили над головой, из близкого оврага удушающе пахло донником и белоцветом, время от времени, если неосторожно повернуться, в локти и голые колени впивались репейники и жалила молодая крапива. На дне оврага неслышно журчал ручей.
– Лю-уся-а!!
Вообще-то Люсей – то есть, Люцыной – звали Варварину мать, но в бабкиных мозгах, давно и прочно погрузившихся в старческий маразм, внучка и беспутная дочка давно слились в единое целое. Бороться с этим было бессмысленно, да Варвара и не пыталась. Иногда так было даже удобнее. Хорошо, чтобы в бабкину блажь уверовали бы и все остальные – от школьных преподавателей до почтальонши, приносившей бабкину пенсию и вечно скандалящей, что не может она отдавать такие деньжищи ни полоумной старухе, ни сопливой пацанке.
Но с этим получалось туго. Приходилось жить с тем, что есть.
Варвара сидела в палисаднике, в травяных зарослях, и смотрела на лес, не отводя глаз. Лес был совсем рядом, рукой подать. За кочковатым лугом, щедро присыпанным одуванчиковыми искрами, вставала сине-зеленая прозрачная стена.
Бабка давно бросила ее звать, ушла в дом, но Варвара даже не пошевелилась. Хотя, казалось бы, вот она, долгожданная свобода. Можно идти куда хочешь, не особенно прячась, в поселке все равно никому нет до нее дела. Но она сидела и смотрела на лес – уже который час, так что под веками жгло и ломило виски.
А лес смотрел на нее. И в этом взгляде Варваре чудился недобрый, изучающий прищур.
Они ненавидели друг друга, так ей казалось.
Их дом стоял на краю поселка: обшарпанная пятиэтажка с рябиной и сиренью в палисадниках, да еще несколько чахлых елок и можжевельников по обочинам аллейки, выводящей на единственную в поселке улицу, длинную, как осенний тоскливый дождь. Когда-то улица упиралась прямиком в ворота кляштора; оттого вся окраина поселка носила название Монастырек. По большей части презрительное, потому что селились здесь, в низине, возле самого леса, все больше пропойцы, городская нищета.
За домом тянулось неширокое поле – все в рытвинах и воронках недавней войны. Поле пересекал ряд кружевных железных опор электролинии, и вечерами, в наваливающейся тишине, было слышно, как гудят и негромко, будто кузнечики в летнем разнотравье, потрескивают провода. Иногда, особенно перед грозой, можно было увидеть, как неяркие синие сполохи, похожие на комки искрящегося тумана, пробегают по земле, по верхушкам трав, и исчезают на подступах к лесу.
С виду лес был самый обычный: елки, редкие сосны на пригорках, бузина и осина в мокрых распадках, где по дну оврагов змеился тот самый ручей, жгучие заросли конского клевера. В лесу жили птицы, зайцы, редко можно было увидеть, как мелькает между деревьями рыжий лисий хвост… ну, ужи выползали погреться на пнях в солнечные дни… ужей было много.
